Автор: esplodio
Бета: Emberstone
Размер: мини, 1562 слова
Персонажи/Пейринг: Блич/Гинтама
Категория: слэш
Жанр: ангст, тлен и Шингеки
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание:Перед визитками Блич пропал.
Предупреждения: секс
Примечание: Фик написан в рамках цикла "Они обиделись"
Посвящение: Для Гинтамы - с любовью
читать дальшеА все так хорошо начиналось.
Гинтама водил пальцем по выдранному из календаря и исчерканному датами выкладок листу, про себя отсчитывал дни, едва уловимо шевеля губами, и замер, когда палец дошел до даты выкладки макси.
Макси напомнило ему о Бличе. А еще о пиздеце, конечно, — но больше все-таки о Бличе.
Гинтама вспомнил, как они в первый раз неловко поссорились, столкнувшись в коридоре: тогда Блич рассыпал подшитые макси и обвинил Гинтаму в этом, а Гинтама ответил, что нечего так трястись над ними. В конце концов, он сам и без макси неплохо живет.
Блич тогда задумчиво пожевал губу и что-то возразил. Ссоры не получилось: при взгляде на покрасневшую, совсем чуть-чуть припухшую от прикосновения зубов губу у Гинтамы из головы вылетели все аргументы.
Тогда он еще ничего не понимал. Тогда с Бличом было просто весело: он заходил каждый раз неожиданно, без приглашения, плавно опускался на диван, прикрывал глаза и выдыхал дым канона — лиловый, густой и дурманяще-сладкий. Гинтама не возражал — в конце концов, ему нравилось сладкое. И нравилось, как Блич рассказывает что-то своим низким, спокойным голосом — о каноне, о кинках, о персонажах — да наплевать о чем.
Блич всегда был ненавязчивым. И поцеловались они впервые тоже совсем ненавязчиво. Губы у Блича тогда тоже были сладкими — Гинтама помнит.
А потом началась ФБ, и они записались почти одновременно, и Гинтама думал о том, как же это будет весело – сидеть рядом и сооружать визитки, пачкаясь в клее, отыскивая арты и роняя коды. Они оба были достаточно ленивыми и любили дедлайн одинаково сильно, чтобы неторопливо заниматься этим вместе, отвлекаясь на хуи и укур.
Палец вернулся к дате выкладки визиток. Она была густо обведена черным маркером, потом перечеркнута. Ниже было подписано «Ура!», еще ниже — нарисован грустный Длодлопио.
Перед визитками Блич пропал. Закрылся у себя в комнате и не подавал признаков жизни. Гинтама несколько раз проходил мимо, слышал монотонное «Ебах! Ебах! Ебах!» и видел, как из-под двери течет бледно-лиловый дым. И шел дальше.
В день выкладки Блич принес дыру. Гинтаме она даже понравилась — красивая такая дыра, минималистичная, черная. Он надеялся, что скажет это Бличу вечером — ну должен же был тот заглянуть в гости хоть сейчас, после выкладки, — но Блич не пришел.
Гинтама напрягся. Отправился к комнате Блича, несколько раз прошелся мимо, вслушиваясь в подозрительную тишину за дверью. Даже постучал.
Дверь никто не открывал.
Гинтама вздохнул и пошел обратно. В конце концов, в холодильнике еще должно было остаться забродившее клубничное молоко, а ему пора было начинать оправдывать звание ленивого фандома и переставать курсировать у Блича под дверью.
Это было даже как-то обидно. Даже несмотря на то, что Гинтама обычно не обижался.
В комнате было холодно. Гинтама поджал ноги под себя и долил в стакан еще клубничного молока. Голова и без того немного кружилась, но без еще молока было никак — палец скользил к дате артовой выкладки.
Нет, Гинтама ничего не ждал. Можно было, конечно, сделать красивый кроссовер: например, Гинтоки в форме шинигами всегда смотрелся отлично, а Хиджикату можно было сделать вайзардом, скажем. Точно, вайзардом в майонезной маске!
Но Гинтама ничего не ждал, а Блич бесстыдно принес кроссовер с Шингеки и опять куда-то пропал. Гинтама успел разглядеть его спину в толпе фандомов, наперебой сдающих артовые выкладки, но догонять не стал – было некогда, лень и обидно.
Шингеки и ему самому нравился — фандом был хорошим и упоротым. Но Гинтама помнил о Бличе все это время и не позволял себе ничего недозволенного.
А Блич сделал этот кроссовер.
Шлюха.
От обиды Гинтама несколько раз сходил в гости к Шингеки и даже перетащил к нему свой любимый диван, но это не очень помогло. Шингеки охотно общался с ним и вообще был очень милым, а вот Блич… Блич продолжал игнорировать его и все дрочил на свою дыру.
Гинтама тогда так и написал на полях календарика — «Блич-дыродрочер». Но он сам не мог понять, было ли это написано с осуждением или с восторгом.
В конце концов, он соскучился по Бличу. И не мог не думать об этой красивой дыре. С самой визитки не мог не думать.
Вот и сейчас он подцепил загнутый уголок на календаре и задумчиво обвел пальцем дыру, старательно нарисованную тем же черным маркером. От трения дыра покрылась катышками, а головокружение в голове, кажется, вышло на новый уровень.
Гинтама взохнул и налил себе еще клубничного молока. Оно было сладкое почти до приторности, все еще холодное — Гинтаму так и пробрало холодком, который шел от спины и выше, — но от него было хорошо. Голову пьяно вело, а мысли стремительно разбегались во все стороны, как дедлайнеры накануне выкладки.
— Блич… дыра… — вяло бормотал Гинтама. — Да какая теперь разница?
Дверной звонок заверещал так неожиданно и громко, что Гинтама едва не свалился со стула — дивана-то теперь не было, а без него стало очень неудобно. Зря только отдал его Шингеки.
В ушах шумело, а звонок все не затыкался. Гинтама медленно и очень осторожно спустил на пол озябшие ноги — и тут же поджал пальцы: паркет их прямо-таки леденил.
До двери он шел почти минуту, еще полминуты возился с замком: пальцы немели и плохо слушались.
А потом, наконец, отпер проклятую дверь — и замер на пороге.
Перед ним стоял Блич — невозмутимый и с дырой под мышкой.
С большой такой дырой. Черной и красивой. Больше, чем была у него в визитке.
Под ногами, неистово урча, копошилось бревно.
Гинтама открыл рот — и закрыл его.
У Гинтамы кружилась голова и не было желания что-то выяснять. Не было бы его, даже если бы он не упился клубничным молоком.
Все же и так было понятно — у Блича есть дыра и Шингеки. И бревно вот есть.
А Гинтама переживет. Не зря он самый флегматичный фандом. Флегматичнее Блича, между прочим.
Поэтому он стоял и выразительно смотрит на Блича. Тот все должен был понять по взгляду.
Блич не понял.
— Я тебе дыру принес, — спокойно сказал он, и запнулся самую малость, когда добавил: — Сам делал все это время.
В голосе у него звучала тщательно скрываемая гордость.
— Ее можно на стенку повесить, — Блич осторожно оттер Гинтаму плечом и зашелв комнату. Гинтама, пошатываясь, шел за ним, едва не спотыкаясь о бревно. Какой неудобный питомец!
Пока Блич вешал дыру — аккуратно, точно по центру стены, тщательно разглаживая края, — Гинтама наблюдал за этим, как завороженный. Дыра казалась ему глубокой, насыщенно-черной — длинные пальцы Блича выглядели очень красиво на фоне этой черноты.
У Гинтамы пересохло в горле от этих мерных, медленных движений: пальцы касались обоев, затем краев дыры, затем опять обоев, поглаживали, выравнивали, трогали, и от этого голова кружилась еще сильнее, чем от клубничного молока. Пошатываясь, он шагнул вперед — слишком быстро и резко, — уткнулся тут же в Блича.
— Ты чего? — спросил тот с насмешкой. Гинтама коснулся спины Блича губами и почувствовал, как глубоко внутри, под горячей кожей, вибрирует его голос.
Собственный ответ получился невнятным и неловким. Был бы он трезвым, ни за что бы такого не сказал.
— Соскучился, — хрипло заговорил Гинтама. — Ты не приходишь… кроссовер вон нарисовал…
— Что? — удивился Блич — и расслабился тут же. — Ну ты и упился.
Губы у него были горячие, сухие. Губы касались лба, висков, щек, будоражили, согревали. И накрыли рот — как раз тогда, когда Гинтама прикрыл глаза и сдался головокружению.
Несколько мгновений они топтались на месте, тяжело дыша, сминая друг на друге одежду, дергая ее беспорядочно тут и там. Медленно целовались — Гинтама осторожничал, прислушивался к ощущениям, проверял, не изменилось ли что-то; Блич, кажется, просто не спешил.
По дороге к кровати — та стояла в углу, застеленная покрывалом в желтые мотыльки, — они успели оттоптать бревну хвост, споткнуться о разбросанный на полу макет новой выкладки и тихо выматериться в унисон. Гинтама вспомнил о подаренном диване с тоской: все-таки хороший был диван.
Знатно протраханный был.
Прохладное покрывало скользило под Гинтамой, сбивалось где-то в районе поясницы. Он раздосадованно стонал, дергался неловко, пытаясь спихнуть его на пол.
Блич нависал над ним темной и слегка размытой тенью, тихо посмеивался — и задирал футболку.
В комнате по-прежнему было холодно — то ли сквозняки, то ли обещанный на третьем левеле подогрев общаги еще не включили.
Но когда Блич лег на Гинтаму, слегка покусывая губу и дергая нетерпеливо застежку у того на штанах, стало так жарко, будто лето было еще в разгаре.
Гинтама застонал Бличу в рот и начал шариться рукой по его затылку вслепую, собирая волосы в жесткий и тугой пучок. Приоткрыл глаза на мгновение, вздрогнул тут же: зрачки у Блича были темные от возбуждения, почти черные, как та дыра.
Блич сдернул с Гинтамы штаны вместе с семейниками в клубничку и навалился сильнее. Гинтама охнул, чувствуя, как собственный твердый уже член упирается в джинсы Блича, трется о шероховатую ткань, пачкает ее смазкой. Блич улыбнулся и запустил руку между их тел, сам расстегивая ширинку.
Гинтама сделал бы это сам, если бы слушались пальцы. Но пальцы бессильно соскальзывали с уже растянутого ворота футболки, а сам Гинтама вздрагивал, когда Блич ненароком задевал его ноющий член — костяшками, кончиками пальцев, все возясь с ширинкой.
А потом Блич спустил с себя джинсы и плотно прижался пахом. Гинтама почувствовал бедрами жесткие волоски, ощутил, как влажный член трется о ногу, — и кое-как обхватил их оба рукой, задыхаясь от удовольствия.
Руки дрожали, ну и пусть.
В комнате было жарко. Покрывало скользило где-то под коленями, но на него было уже плевать — Гинтама смотрел только на Блича, запоминал, как тот сводит брови с тихим стоном, как кусает и без того припухшую нижнюю губу. Чувствовал, как болезненно пульсирует собственный член, — и сжимал руку крепче, отдрачивая быстро, доводя до разрядки.
Сейчас хотелось скорее, горячее, хоть как-нибудь.
Остальное они успеют потом.
Блич кончил тихо — как и всегда — уткнулся лбом в плечо Гинтаме и вздрогнул, выдыхая горячо. У Гинтамы все свело в паху, когда по пальцам начала течь вязкая сперма, а голова закружилась, кружилась, кружилась, и в комнате пахло клубничным молоком, и совсем слабо — пока слабо — знакомым Бличевским каноном.
Он кончил и лежал обессиленный, чувствуя, как Блич накрывает его тем самым скользким покрывалом.
А потом ложится рядом с ним.